Бог не зеркало, чтобы в него глядеться. И не облыжно чудотворная икона в церкви, какую, дескать, следует основательно обслюнявить, кабы молитва до Бога верней дошла…
Не все тебе, Иван, понятно, о чем я толкую. Ничего, возьмешь сие в толк и впрок когда-нибудь потом, отрок…
— Почему же, Филипп Олегович? Я уже не очень чтобы совсем глупенький. Кое-что понимаю.
Как вы говорите, Богу — богово, людям — мирское.
Вот взять моего одноклассника Сережку Краковича. Вы его, наверное, знаете, в нашем пейнтбольном клубе он в команде «Браво»?
— Мелкий такой, кудрявый и шустрый?
— Ну да, Краковича еще Баранком дразнят. Так бабка Баранкова каждое воскресенье к обедне его насильно тащит. Спать не дает. И родители заставляют. Говорят: бабушка старенькая, больная, ее надо в церковь водить.
Он жаловался, что бабка его одной рукой за шкирку поднимает и в стекло иконное мордой тычет. Притом шипит как змея, чтоб чмокал погромче.
А стекло, под которым икона, все в губной помаде и в слюнях. К ней надо в очереди долго стоять.
Баранок мне сказал: если чем-нибудь нехорошим заразиться, то в Бога верить перестанет.
— Бог даст, обойдется. Но ты ему по дружбе подскажи через носовой платок прикладываться. В русском православии сие не возбраняется, ежели икона в киоте и так под стеклом, словно в музее.
Церквуха, небось, новодел Спаса Нерукотворного? Там еще поганский такой ангелок-купидончик с уродскими крылышками «бег-бег-бег» наверху на шесточке сидит?
— Не знаю, Фил Олегыч. Я там ни разу не был. Мы с отцом в Кафедральный собор по двунадесятым праздникам на службы ездим. И то, когда воскресенье.
Филипп посмотрел на Ваню и вполне обдуманно предложил:
— Можешь, Иван, со мной как-нибудь в монастырскую церковку Утоли моя печали наведаться. Коли с утреца в воскресенье недоспишь сладко.
— А послезавтра можно? Если родители отпустят, и вы сами туда поедете?
— Почему бы и нет? Думаю, твои мать с отцом против не будут. Особливо, ежели Викторию нашу Федоровну в телохранительницы возьмем. Она тако же нынче не прочь помолиться средь иноческой благости.
— Вика тоже православная, Фил Олегыч?
— Покамест не совсем. Но униатство ее истинной вере не помеха. К тому же и перекреститься недолго, когда в обрядности различия минимальны и политическими мирскими делами обусловлены…
«Во, здорово! Сегодня на тренировке попрошу Вику мечи-бокены с собой взять в воскресенье. Это ж на свежем воздухе! как говорит дед Гореваныч, в хорошей компании…»
— Безусловно, Иван, — Филипп вернул внимание ученика к теме, — в контексте возрожденческих ересей средневековья нельзя не упомянуть о так называемом пантеизме-всебожии.
Во где анафема мараната! Да будет он проклят, коль мы воспользуемся значением священной формулы отлучения инаковерующих от общественной воцерквленности.
Пантеистическая ересь ничего общего не имеет с теологическим всеединством, где христианская Церковь, единая во множестве конфессиональных несовпадений и индивидуальных верований, есть нераздельно духовное нематериальное эзотерическое тело и душа Христовы. Тысячелетиями пантеисты, словно дикари-анимисты, поклоняющиеся злым и добрым духам, враждебным и доброжелательным стихиям, усиленно пытаются материалистически воплотить, распределить и распустить бесконечного Бога в тварной конечной природе. Природа у них есть, дескать, Бог в вещах.
Проще говоря, они усердно тщатся смешать Бога с дерьмом, с прахом земным, в гордыне сатанинской соизволяя Божественному началу влачить ничтожное существование в материальной плоти навозных мух, кишечных паразитов и болезнетворных микробов. Такова по сути факта натурфилософия итальянских возрожденцев типа сатаниста Бруно и коммуниста Кампанеллы, на деле призывавших поклоняться твари, но не Творцу.
В лучшем случае пантеизм при здравом рассмотрении предстает глупейшей антинаучной, антирелигиозной мистикой и безбожной каббалистикой. Она, к сожалению, до сего времени имеет хождение среди лукаво мудрствующих священнослужителей и тех мнимо верующих, неуков и неучей, кто к ним прислушивается, будучи недовольным естественно-научным или теологическим креационизмом…
На мой взгляд, Иван, бездарный пантеизм, распространявшийся в средние века под видом религиозной философии, и невежественный гуманизм, прикидывавшийся культурным движением, призванным-де возродить древнеримское якобы величие человеческого духа, были основными зловредительными ересями. Они во многом фактически обеспечили трехвековой интеллектуальный застой и отстой, сон разума, рождающий чудовищ.
Неспроста типичный человек эпохи возрождения отстойного античного языческого миропонимания, придурковато смешивал поганство с христианством и всей душой верил в реальность действенной магии, колдовства, чернокнижничества. Ложная эзотерика, скудоумная мистика, заимствованный от язычников тупоголовый оккультизм постоянно вызывали потребность обращения к паранормальным и аномальным явлениям природы. Именно во времена позднего средневековья полуграмотные натурфилософы подрядились отождествлять религию с магией, которая в свой черед ими уподоблялась науке.
Все эти извращенные полузнания и недоразумения широко расходились и подвергались дальнейшим искажениям и извращениям. Пусть и была в ту пору отработана достаточно ясная и последовательная апофатическая теология, не противоречащая естественным объяснениям мироздания, еретики-полузнайки лукаво умудрились противопоставить веру и познание, отвергая намеренное просвещение и возвеличивая неприкасаемое темное невежество.