Ярмо Господне - Страница 200

200

Начну поддерживать твое орденское звено, без разговоров возьмусь Анфиску наставлять в ратоборстве физическом. Мыслю, моим шоковым и волновым плюхам ее обучить.

В сочетании с активным распознаванием умов лучше не придумать, как дробить поганцев. Бить следует аккуратно, но стильно…

— Завтра понедельник, день у тебя длинный… Дизе и продемонстрируешь активно, вундер фройляйн Праски.

Айн момент, марширен на кухен к посудомоечной машине, стильно… Ежели ты изображаешь мою домовитую сестричку. Надобно тебе соответствовать оной стилистике в смиренном приспособлении к местным условиям, дева Параскева, моя Пятница.

— Как скажете, рыцарь. Дама Прасковья слушается и повинуется.

На кухне Прасковья настоятельно отстранила Филиппа от неизбежных домохозяйственных забот после приема гостей:

— Сиди и нишкни, названный братец мой Филька! По-господски с винишком располагайся, коли домоправительницей обзавелся, по-родственному. Назови меня Парашей или Кутафьей Роговной, секулярно…

Управившись с кухонной приборкой и размещением грязной посуды по секциям моющего агрегата, Прасковья решительно и феноменально налила себе коллекционного крымского портвейну, с чувством закурила и распорядилась:

— Чичас, родимец, у нас кухонные посиделки с душевным разговором промеж кухарок и кухарей!

Почитай сызмальства средь прислуги в людях росла. Опосля вместе с дворовыми и хамскими людишками 70 с лишком годочков под рабоче-крестьянской народной властью бедовали-горевали, добра и счастия потомкам наживали… В нехороших коммунальных квартирках и по общагам многосемейным живали. В рабочей столовке суп-трататуй хлебали. В спецовках и ватниках хаживали. На танцульки в парк культуры и отдыха в креп-жоржетовых платьях и в туфельках-лодочках бегали. На нарах в лагерном бараке припухали, на лесоповале горбатились, на торфоразработках гнили…

Такие мы вот ко всему привышные девушки фабришные, заводские да станишные, колхозные, потешные и сурьезные…

Филипп поощрительно улыбнулся. Он и сам угостился сигареткой. Слушать приготовился, спрашивать и проникать в актуальное прошлое в частном Прасковьином случае и в общем орденском виде по ходу кухонного разговорного, словно заделья, то ли безделья.

«Все мы родом из бывшего советского народа каким-то боком вышли, вылезли. Кто-то меньше, кто-то больше от совкового прошлого получил от жизни и от родителей, по мозгам и по манерам. Воспитательно и педагогицки, из рака ноги…»

Филипп и смотреть-то стал на Прасковью едва ли не секулярно, не обращая внимания на ее истинный психофизиологический облик.

«Исполать тебе, дщерь моя духовная, во плоти мнимой уничижительной, толстозадой и толстопятой, в духе смиренном, персьми пышными воздыхая… Говори и заговаривайся, Кутафья моя Роговна…

Вчерашняя обыденная слабость завтрашней незаурядной силой оборачивается. В аккурат и в стиль, больно и точно…»

— Мы хоть бы из княжон Олсуфьевых древнего варяжского роду, одначе ко всему приобыклись, сударь, — издалека повела разговор Прасковья. — Высокородной харизматической спесью николи не надувались.

На мирскую житуху мы завсегда глазами разутыми глядели, превозмогая хлад и глад, происхождением ни кичились. Но и не измельчали, не опростились ракальски, не распустились и не опустились в подлом простолюдстве сиволапом.

Потому я и могу, свет мой батюшка Филипп Олегыч, покойно сравнивать времена прежние и нонешние без приукрашивания и ложно возвышающих самообманов мирских…

Подлостей, гнусностей, напастей во всякий век роду людскому довольно. Подобно счастию и благоденствию довлеет всего в избытке… Хоть стой, хоть падай…

— Из будущего мы смотрим в прошлое, видя в нем черты настоящего, — презентизмом поддержал Филипп философическое настроение Прасковьи.

— Истинно говоришь, брат Фил… И правильно делаешь, что в настоящем к мудрейшим старцам с горы себя не причисляешь.

Не знаю, какой у тебя нынче круг посвящения, тем не менее, меня ты высочайше превосходишь по всем орденским статьям…

Что в горнии адепты не рвешься, туда же одобряю. Духовно состариться всегда успеешь по харизматическому счету.

Мало того, волею там, неволею всех твоих женщин за собой потянешь: Настю, Нику, Анфису, меня, грешную, деву похотливую, до ночных разговоров с духовным человеком душевно охочую…

Но я не об этом и не о том. То, что тебя достойно, то и праведно есть.

К слову будь явлено, оставляешь ты нам, бабам, наши маленькие женские секреты. Бывает, инквизиторы походя заставляют каждую встречную-поперечную дамочку наизнанку им исповедоваться в постыдных жизненных мелочах…

Что-то прошедшее женщина обязательно должна неприкосновенно хранить за душой. По жизни есть большое хамство принуждать ее во всех грехах и добродетелях сознаваться…

В ту ночь Филипп с Прасковьей задушевно проговорили до самой заутрени, истребив без малейших сожалений об утраченном времени и здоровье три бутылки коллекционного крымского портвейна и две пачки вирджинского «Кента».

«Сознательно и бессознательно, из рака ноги…»

В понедельник на вторую пару лекций в педуниверситете Фила Ирнеева подбросила Анфиса Столешникова. Она же по окончании занятий его и в «Трикон-В» доставила на малоприметном сереньком «фольксвагене», по дороге официально доложив:

— Рекрутируемый объект Виктория Ристальская сегодня вечером возвращается из Берлина, рыцарь. Все биологические жизненные отправления неодушевленного тела бывшего объекта Вальтера Шумке ею процедурно прекращены…

200