Ярмо Господне - Страница 77

— С тех пор как погибла мадмуазель Жюли, я там работаю нечасто и всегда один, — объяснил он Филиппу, когда идентифицировал себя и гостя в кабинке потайного лифта. — Три против одного — мисс Энфи в душевной полноте и глубине возместит мне трагическую утрату моей милой девочки…

Быть может, барышне Анфисе суждено оживить своим присутствием эти эрмитаж и кенотаф, прибежище пустынника и затворника. Мы на месте, милостивый государь мой.

Ни смущение, ни ирония в словах рыцаря Патрика не прозвучали. В последней фразе, произнесенной по-русски, не было ничего, кроме горькой давней печали о былом и безвозвратно ушедшем.

В этом Филипп с ходу убедился, едва его взгляд встретил посреди лабораторного зала статую обнаженного Орфея, держащего золотую лиру, и львицу-сфинкса, прильнувшую к его коленям.

«Оба-на! Почти один в один походит на арматорские владения Ники. Да и сама она здесь творчески присутствует в мраморе, где исполнение превыше материи.

Орфея я уже лицезрел ее глазами, скажем, несколько иным, а сфинкса она тогда совсем исключила из эйдетического ряда».

Филипп подошел поближе, чтобы присмотреться к скульптурной группе с другого ракурса, приглядеться к изумительно выразительным чертам Жюли, оценить изящество девичьей груди сфинкса.

— Сэр Патрик, если не ошибаюсь, я вижу цельномраморного Орфея работы мадмуазель Веры Нич? Но о сфинксе она мне не говорила и всю композицию в эйдетике не показывала.

— Леди Ника изваяла портретный образ Жюли безусловно позднее, присовокупив к прежнему одиночному художественному произведению. В мою бытность ее прецептором она время от времени возвращалась к своему увлечению изобразительной скульптурой и арт-графикой.

Признаться, первоначальный творческий порыв мадмуазель Веры Нич доставил мне чудовищные хлопоты. С большим трудом удалось убедить нашу талантливую ваятельницу уменьшить Орфею гениталии до реальных размеров прототипа. Пришлось долгими часами неподвижно позировать а-натюрель, пока леди Ника строптиво добивалась фотографической точности в отображении моих бицепсов, трицепсов, брюшных мышц и первичных половых признаков…

Арматорскую лабораторию доктора Суончера бесстрастный инквизитор Филипп счел оптимальным месторасположением для проведения ритуала, мысленно дополнив символизм изваяний Орфея и сфинкса замершей фигурой сарматской амазонки:

«…Одесную от древнего пророка-мессии в орфическом единстве разделенных начал…»

В полном безмолвии и в первозданной тьме таинство ритуала воспроизводили, свершали, вершили два инквизитора в белых орденских мантиях, расшитых красными черепами, в низко надвинутых глухих куколях. Им не было нужды смотреть на недвижимую коленопреклоненную обнаженную фигуру по правую руку от беломраморных изваяний.

Молчание и тьма тянулись не часами, но годами, веками, тысячелетиями и миллиардами изначальных безвременных лет…

Время не прекратило ход, когда тончайший сапфировый луч неукоснительно нашел цель и остановил трепещущее сердце.

Необходимые ритуальные минуты рыцари-инквизиторы безучастно выждали до той поры, как скоро голова обращаемой в сакральном таинстве дамы-неофита не склонится на грудь, а тело медленно-медленно не опустится ниц в земном поклоне.

— Во тьме и забвении наша сестра мертва, брат? — нарушил предвечную тишину первый.

— Сестра наша не умерла, брат. Она проснется в свете, — ответствовал второй.

Произнеся ответную ритуальную фразу, инквизитор приблизился к замершему телу, легко поднял его за плечи, выпрямил и дважды вдохнул в него не жизнь, но таинства дарования духовного.

Тем временем вокруг фигуры дарителя, укрывшего в объятиях усопшую сестру свою, понемногу стал наливаться ореол предрассветной лиловой синевы, постепенно расширяясь в пространстве прозрачным перламутрово светящимся облаком.

— Время ли нашей сестре духовной восстать от изначальной тьмы и смертного забытья, брат?

— Это время пришло, брат.

Дарующий инквизитор отделился, отошел на несколько шагов от окаменевшей фигуры, застывшей подле мраморных статуй, простер вперед рукоять меча. И тот же сапфировый луч, пронзил перламутровый туман, прицельно ударил под левую грудь, воскресил тело, познавшее смерть, возобновил дыхание и трепетный перестук сердца.

В завершение ритуала инквизитор коснулся острием меча нижней части правой груди посвящаемой дамы-неофита. Тонкая струйка крови из основания греческого равноконечного креста вскоре иссякла, и теургическая консаграция свершилась в озарении двойной изумрудной молнии меченосного Вещего Прознатчика.

Анфиса пришла в память и чувства, неловко пошатнулась, но Филипп не дал ей упасть. Он бережно взял ее на руки и отнес на арматорскую кушетку. Между тем как Патрик поспешил с тампонами, капельницами, стимуляторами.

Анфиса блаженно улыбнулась им обоим, глубоко вздохнула, закрыла глаза и мгновенно уснула, будто страшно уставший человек, наконец, добравшийся до постели.

— Превосходно, брат Фил!

Помогите мне с датчиками, коллега. Шестой круг посвящения у мисс Энфи, по-моему, есть. Тем не менее нам следует выяснить, насколько она контролирует дарование инквизитора-дознавателя…

Признаюсь в собственной слабости, сэр. Я уж было хотел остановить ритуал и приступить к реанимации, когда Энфи не упала на бок, а склонилась перед нами в поклоне. Для картины клинической смерти очень нетипично, Господи, помилуй.

Легкий ожог под левой грудью я ей уберу. Относительно маленького шрама от резаной физической раны она подумает сама. Быть может, по орденской традиции пожелает оставить метку-стигмат восприемника…